– Хочешь везти его в больницу?
– Это ерунда, – сказал Филипп. Голос у него был низкий и какой-то странный.
– Не ерунда, – сказала я.
Он открыл глаза и посмотрел на меня. Кровь темной струйкой сбегала по его шее, поблескивая в пролетающем свете уличных фонарей.
– Тебе в прошлую ночь досталось больше, – сказал он.
Я отвернулась от него к окну, не зная, что сказать.
– У меня уже все прошло.
– У меня тоже пройдет.
Я снова посмотрела на него. Он глядел на меня. Я не могла разобрать выражения его лица, а оно меня интересовало.
– О чем ты думаешь, Филипп?
Он повернулся и стал смотреть прямо вперед. Лицо его смотрелось теневым силуэтом.
– О том, что я пошел против мастера. Я смог. Смог!
В последних словах звучал яростный жар. Жар сумасшедшей гордости.
– Ты вел себя очень смело, – сказала я.
– В самом деле?
Я улыбнулась:
– В самом деле.
– Ребята, не хочу вас перебивать, но мне надо знать, куда гнать эту тачку, – вмешался Вилли.
– Подбрось меня в “Запретный плод”, – попросил Филипп.
– Тебе бы к доку заехать, парень.
– Там в клубе меня починят.
– Ты точно знаешь, парень?
Он кивнул, потом вздрогнул и повернулся ко мне.
– Ты хотела знать, кто отдает мне приказы. Так это была Николаос. Ты была права насчет того, первого дня. Она хотела, чтобы я тебя соблазнил. – Он улыбнулся, и кровь эту улыбку сильно портила. – Кажется, я провалил работу.
– Филипп… – начала я.
– Ничего, все в порядке. Ты была права на счет меня. Я болен. И неудивительно, что ты меня не захотела.
Я посмотрела на Вилли. Он вел машину так сосредоточенно, будто от этого зависела его жизнь. Черт возьми, он после смерти стал не в пример умнее.
Я набрала воздуху и стала думать, что сказать.
– Филипп… этот поцелуй, до того, как ты меня… укусил. – Черт возьми, зачем я это говорю? – Это было хорошо.
Он быстро глянул на меня и отвернулся.
– Ты не шутишь?
– Нет.
В машине воцарилось неловкое молчание. Слышно было только шуршание шин по мостовой. Мелькали, чередуясь, свет фонарей и тьма.
– Пойти против Николаос – это был один из самых храбрых поступков, которые я видела в жизни. И один из самых глупых.
Он рассмеялся – коротко и удивленно.
– Больше никогда так не делай. Мне не нужна твоя смерть на моей совести.
– Это был мой выбор, – сказал он.
– И не надо больше героизма, о'кей?
Он посмотрел на меня:
– Тебе было бы жалко, если бы я умер?
– Да.
– Наверное, это о чем-то говорит.
Что он хотел, чтобы я сказала? Признание в вечной любви или другую глупость в этом роде? Или в вечной похоти? Все это было бы вранье. Чего он от меня хочет? Я чуть не спросила этого вслух. Но смелости не хватило.
Было уже почти три, когда я поднималась по лестнице к своей квартире. Все ушибы ныли. Колени, ступни, поясница скрежетали жернова ми боли от высоких каблуков. Мне нужен был долгий горячий душ и постель. Если очень повезет, мне выпадет восемь часов сна подряд. Конечно, ручаться я за это не могла бы. Ключи я взяла в одну руку, пистолет в другую. Пистолет я держала сбоку, на случай, если вдруг выглянет кто-нибудь из соседей. Ничего страшного, люди, это ваша милая соседка-аниматор. Все путем.
Впервые за много времени моя дверь была в том состоянии, в котором я ее оставила: заперта. Слава тебе, Господи. Мне совсем не улыбалось играть в сыщиков-разбойников каждое Божье утро.
Сразу за дверью я сбросила туфли и пошла в спальню. На автоответчике мигали сообщения. Я положила пистолет на кровать, нажала воспроизведение и стала раздеваться.
– Привет, Анита, это Ронни. У меня завтра встреча с одним мужиком из ЛПВ. В моем офисе в девять. Если время не годится, кинь мне на автоответчик, и я с тобой свяжусь.
Щелчок, перемотка, и голос Эдуарда:
– Часы тикают, Анита.
Щелчок.
– Резвишься, сукин ты сын?
Я злилась и не знала, что мне делать с Эдуардом. А также с Николаос, Захарией, Валентином и Обри. Я знала только, что хочу в душ. С того и начну. Может быть, мне в голову придет блестящая идея, пока я буду отскребать козью кровь.
Закрыв дверь ванной, я положила пистолет на крышку унитаза. У меня развивалась легкая паранойя. А может быть, просто правильное отношение к жизни.
Я включила воду, подождала, пока пойдет пар, и шагнула под душ. И была не ближе к раскрытию убийств вампиров, чем двадцать четыре часа назад.
Даже если я раскрою преступления, остается проблема. И Обри, и Валентин бросятся меня убивать, как только Николаос снимет с меня свою защиту. Изумительно. Я даже не была уверена, что у Николаос у самой нет мыслей на эту тему. Дальше. Захария убивает людей, чтобы кормить свой вудуистский амулет. Слыхала я об амулетах, требующих человеческих жертв. И эти амулеты давали куда меньше, чем бессмертие. Богатство, власть, секс – старые добрые желания. Кровь могла быть особой – кровь детей, или девственниц, или мальчиков предподросткового возраста, или старых дам с голубыми волосами и деревянной ногой. Ладно, не настолько особой, но здесь должен прослеживаться почерк. Цепь исчезновений с похожими жертвами. Если Захария оставлял тела и их находили, газеты могли это заметить. Быть может.
Его надо остановить. И если бы я этой ночью не вмешалась, его бы уже остановили. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Я оперлась ладонями о кафельную стену, подставив спину под почти обжигающие струйки. О'кей. Мне надо убить Валентина, пока он не убил меня. У меня есть ордер на его смерть. Он не был аннулирован. Конечно, сначала надо Валентина найти.
Обри опасен, но его можно не считать, пока Николаос его не выпустит из запечатанного гроба.