Он пошевелил шеей, будто у него плечи затекли.
– Я не собираюсь бросать тебя на пол и овладевать тобой, если это тебя волнует.
– Что ты не собираешься сегодня это делать, я знаю.
Хорошо, что он не знает, что у меня есть оружие. Не знает, что в этом случае я могла бы его приятно удивить.
Он нахмурился:
– Делай, как я. Если что-то, что я делаю, тебе не понравится, обсудим потом.
– Никаких обсуждений. Ты тут же прекратишь.
Он пожал плечами:
– Ты можешь разрушить нашу легенду, и тогда мы погибнем оба.
Машину наполняла жара. По его лицу скатилась бусинка пота. Я открыла дверцу и вышла. Жара облегала, как вторая кожа. Высоко и пронзительно трещали в деревьях цикады. Ах, лето! Цикады и жара.
Филипп обошел машину, хрустя ботинками по гравию.
– Крест тебе стоило бы оставить в машине, – сказал он.
Я ожидала этого, хотя и не была обязана отнестись к этому с восторгом. Я положила распятие в бардачок, заползши для этого на сиденье. Закрыв дверцу, я тронула себя за шею. Без цепочки было очень непривычно.
Филипп протянул руку, и я после секундного колебания ее взяла. Рука его была чашей тепла, чуть влажной в центре.
Задняя дверь была прикрыта белой решетчатой аркой. С одной стороны она заросла густыми лозами ломоноса. В проникавшем сквозь листву деревьев солнечном свете горели пурпурные цветы размером с мою ладонь. В тени двери стояла женщина, не видная соседям и проезжающим машинам, На ней были черные чулки, держащиеся на поясе с подвязками. Ансамбль из лифчика и сиреневых трусов оставлял открытым почти все бледное тело. От пятидюймовых каблуков ее ноги казались длинными и изящными.
– Я слишком одета, – шепнула я Филиппу.
– Это может быть ненадолго, – выдохнул он мне в ухо.
– Не ручайся головой, – сказала я ему, глядя на него в упор, и увидела, как в его лице выразилось смущение, но это было очень коротко. Появилась улыбка, мягкий изгиб губ. Наверное, так змий улыбался Еве. А у меня для тебя есть вот это вкусное яблочко. Девочка, хочешь конфетку?
Филипп может продавать что хочет – я не покупаю. Он обнял меня за талию, проводя пальцами по шрамам на моей руке, чуть на них нажимая. Испустил легкий вздох. Господи Иисусе, во что это я вляпалась?
Женщина улыбалась мне, но глаза ее не отрывались от руки Филиппа, играющей с моими шрамами. Язык ее быстро облизнул влажные губы. Я видела, как вздымается и опускается ее грудь.
– “Заходите ко мне в гости”, – муху приглашал паук.
– Что ты говоришь? – спросил Филипп.
Я покачала головой. Вряд ли он знает этот стих. Я все равно не помню, как он кончается. Не помню, удрала ли муха. Диафрагму у меня сводило напряжением, и когда Филипп провел рукой по моей голой спине, я вздрогнула.
Женщина рассмеялась высоким, громким и слегка пьяноватым смехом. Поднимаясь по ступенькам, я шептала слова мухи:
– Нет, просить меня напрасно, кто по лестнице поднялся, никогда уж не спускался.
Никогда уж не спускался. Что-то в этом было зловещее.
Женщина прижалась к стене, пропуская нас, и закрыла за нами дверь. Я ждала, что она ее запрет, чтобы мы не могли удрать, но она не заперла. Я оттолкнула руку Филиппа от моих шрамов, и он обвился вокруг моей талии и повел меня по длинному узкому коридору. В доме было прохладно, мурлыкал кондиционер. Арочный проем выводил из коридора в комнату.
Это была гостиная со всем, что полагается, – диваном, креслом на двоих, двумя стульями, растениями, свисающими с эркерного окна, послеполуденных теней на ковре. Домашний уют. Посреди комнаты стоял мужчина с бокалом в руке. Вид у него был такой, будто его только сняли с витрины магазина кожаных изделий. Кожаные ленты переплетали его грудь и руки – голливудское представление о суперсексуальном гладиаторе.
Надо было отдать должное Филиппу – он был одет очень консервативно. Хранительница счастливого домашнего очага вошла за нами в своем пурпурном белье и положила руку Филиппу на рукав. Ногти у нее были окрашены темно-алым, почти черным. Они проскребли по руке Филиппа, оставляя красноватые следы.
Филипп вздрогнул рядом со мной, рука его напряглась у меня на талии. Это его представление о развлечении? Хотелось верить, что это не так.
С дивана поднялась высокая черноволосая женщина. Ее довольно обильные груди угрожали вырваться из плетеного лифчика. Алая юбка, где отверстий было больше, чем ткани, свисала от лифчика вниз и двигалась, когда женщина шла, открывая промельки темного тела. Могу поспорить, под юбкой у нее ничего не было.
На запястье и на шее у нее были розоватые шрамы. Новичок-вампироманка, почти свеженькая. Она обошла вокруг нас, будто нас выставили на продажу и она хотела рассмотреть, что покупает. Она провела рукой по моей спине, и я отступила от Филиппа и повернулась к ней лицом.
– Что это за шрам у тебя на спине? – спросила она. – Это не укус вампира.
У нее был слишком низкий для женщины голос, вроде контртенора.
– Острый кусок дерева, который мне всадил в спину прислужник.
Я не стала уточнять, что этим куском дерева был осиновый кол, который я с собой принесла, или что этого прислужника я убила после в ту ночь.
– Меня зовут Рошель, – сказала она.
– Анита.
Милая хозяйка подошла ко мне и погладила меня по руке. Я отступила, ее пальцы скользнули по моей коже. Ногти оставили красные следы. Я подавила желание их почесать. Я – железный вампироборец, и царапины меня не беспокоят. Беспокоил меня взгляд этой женщины. Она смотрела так, будто решала, какова я на вкус и надолго ли меня хватит. Никогда раньше женщины на меня так не смотрели, и мне это не очень понравилось.